Навигация:
Главная → Все категории → Образ города

Корни во времени


Корни во времени

Окружение подсказывает нам, как действовать без необходимости осознанного выбора: в церкви мы исполнены благоговения, на пляже — расслаблены. Большую часть времени мы разыгрываем рисунки поведения, твердо ассоциирующиеся с каким-то опознаваемым типом окружения. Оно может подсказывать поведение самой формой: так, у лестницы именно такая форма, какая указывает на хождение вниз и вверх. Но окружение может делать то же за счет ожиданий, ассоциируемых с такой формой; так, до недавнего времени взрослым было непристойно сидеть на ступеньках. Когда место меняется резко, как при миграции, люди перестают знать, «как вести себя». Им нужно затратить определенные усилия для того, чтобы избрать новую форму поведения, выработать коллективное соглашение по этому поводу. Полная социальная преемственность, несомненно, нуждается в том, чтобы вновь и вновь восстанавливать постоянный рисунок поведения в унаследованном окружении; Клод Левн-Строе объяснил, что миссионеры привели к слому культуры племени бороро, заставив жителей отказаться от традиционной круглой планировки селений.

Многие места символического и исторического значения в ткани рода посещаются самими горожанами весьма редко, сколько бы и стремились к ним толпы туристов. Но угроза разрушения таких

мест вызывает сильное сопротивление даже у тех, кто их никогда не видел и, может быть, никогда и не увидит. Существование этих непосещаемых и известных понаслышке мест равносильно чувству преемственности и безопасности. Коль скоро часть прошлого сохранена как нечто хорошее, есть надежда, что и будущее сохранит настоящее. Поэтому, наверное, после катастрофы восстановление символического центра общественной жизни становится делом первостепенной важности: собор св. Павла в сгоревшем Лондоне или Ста-ре-Място в разрушенной Варшаве. Символическое окружение способствует созданию чувства устойчивости: учреждения, будущее которых под вопросом, торжественно отмечают свою древность; короли прокламирует древность своей линии наследования не менее, чем свою силу. Цыгане в Англии известны как увлеченные коллекционеры фарфора и семейных фотографий.

Есть резкие различия между группами с хранимым прошлым, в котором они чувствуют себя надежно укорененными, и группами, живущими в изолированном от прошлого настоящем.

«Все эти О'Коннелы, О'Конноры, О'Каллаганы, О'Доноги образовали единство с самим ландшафтом... Поддерживать семейные имена, связанные с одним из этих кланов, значило держать перед внутренним взором определенные места — холмы, реки и равнины, а припоминать названия мест в иных районах значило вспомнить древние племена и их памятные деяния. Как это отличалось от новых плантаторов вокруг! Для них вся гэльская основа мифов, литературы и истории просто не существовала... Пейзаж, на который они глядели, был камнями, скалами, деревьями и ничем более» (Дэниэль Коркери, «Скрытая от глаз Ирландия»),

Большая часть американцев живет в подержанный домах, но это не ими построенные дома. И тогда они едут в Европу, чтобы почувствовать себя дома «во времени». Их мобильность, отсутствие привязанности к месту весьма помогли освоению континента, как сейчас те же качества способствуют освоению Сьюдад Гайаны — нового города в джунглях Венесуэлы. Но в роли туристов, ищущих культурные корни, американцы неизбежно вторгаются в существующий окультуренный ландшафт и способствуют его разрушению.

Оседлый европеец у Ницше говорит, глядя на свой город: «Здесь можно жить... и жить дальше; мы — крепкий люд, и нас не выдернешь из грядки ночью». Гарвей Кокс рассказывал о женщине из чешского городка Лидице, полностью разрушенного и запаханного нацистами; она призналась, что, несмотря на утрату мужа и разъединенность с детьми, самый большой шок она пережила, когда, поднявшись на холм перед Лидице, не обнаружила ничего, даже руин. Исаак Денизен описывает насильственное перемещение масаев в восточной Африке:

«Масаи, которых перевели из их древней страны к северу от железной дороги в нынешний резерват, взяли с собой названия холмов, равнин и рек и наделяли ими холмы, равнины и реки в новой стране. Масаи несли с собой обрезанные корни как лекарство».

По той же причине Северная Америка усеяна названиями чуть ли не всех мест Европы.

Вполне естественно, одно и то же место может порождать крайне разные формы исторического интереса. Интересы бедных обитателей исторической зоны, находящейся «в упадке», прямо противоположны желаниям состоятельных групп, которые в ней не живут, но воспринимают ее очарование и связь с прошлым собственных предков. Состоятельные аутсайдеры могут проявить желание занять и отреставрировать эти места. Сохранение старины в таком случае становится предлогом для «перемещения несчастных», а в действительности приманкой для возвращения в город среднего класса. Реставрация несправедлива, если сегодняшние обитатели не могут остаться в обновленных зданиях. Если такая возможность есть, то реставрация становится нужным делом, поскольку нынешние обитатели смогут видеть разные ценности и разную историю в старинных домах.

Однако те, кто временно теряет корни и вновь обретает их, — совсем иные люди по сравнению с теми, кто активно воюет с прошлым, освобождаясь от него. Последние прекрасно осознают, что они отбрасывают. Знаки недавнего прошлого уничтожаются, чтобы расчистить почву для нового. Парижская Коммуна снесла Вандомс-кую колонну как символ монархии. Историк промышленности Кеннет Хадзон повествует о промышленнике, который, заняв командную позицию в семейном предприятии, прежде всего демонтировал двигатель, имевший историческую ценность, чтобы продемонстрировать высвобождение нз-под отцовской воли. Председатель газовой компании уничтожил коллекцию старинного оборудования, потому что она, дескать, могла способствовать «старомодным взглядам» служащих. Высокий, суровый дорический портал перед входом на старый вокзал «Юстон» в Лондоне был убран со своего места перед бесхарактерной современной постройкой вовсе не по какой-либо осмысленной технической причине, а только потому, что он отражал старость железной дороги. Сохранение признается, когда оно относится к тому прошлому, которое есть давнее прошлое, но вчерашнее рассматривается как нечто, заслуживающие только слома. Так, глава фирмы, ставшей пионером в производстве изделий из пластика, пишет в письме: «Я должен подчеркнуть, что ни одно из зданий не имеет того, что могло бы быть охарактеризовано как представляющее исторический интерес; фактически нет ничего, что было бы построено до 1923 года».

Может быть, следовало бы перед лицом такого избирательного умиления далеким прошлым подумать о создании «общественного чердака», куда бы отбиралось устаревшее оборудование — двигатели, машины, инструменты, мебель, старое платье, все что угодно: ведь то, что однажды годилось только для помойки, потом начинают разыскивать. «Чердак» пришлось бы постоянно упорядочивать и чистить.

Наверное, можно использовать окружение для того, чтобы оно учило переменам, тому, что мир непрестанно уходит от своего недавнего прошлого; тому, какие перемены были полезны, а какие нет; j как перемены могут быть поддержаны извне и как они могут произойти в будущем.

Сохранение прошлого может быть средством обучения для будущего, ведь и люди меняют себя тем, что учатся в настоящее время тому, что должно им пригодиться лишь позже. Если новые формы обучения и мобильность высокой степени действительно будут важными особенностями жизни будущих поколений, то нам нужно зафиксировать для них изменения среды обучения и свидетельства социальных разрывов, которые уже были преодолены раньше. Если общественная собственность или повышенное чувство социальной ответственности — то, что мы желаем иметь в будущем, нам следует сохранить свидетельства о том общественном, что существовало когда-то. Мы должны сберечь весь объем народной медицины, технологий, соответствующих более примитивным возможностям, информацию о способах выживания во враждебном окружении. Точно так же, как мы сохраняем разнообразие растений как материал для генетического обновления, чтобы избежать опасности падения урожаев, резонно сохранять мастерство и способы решения проблем, принадлежащие прошлому, чтобы подготовленными встретить потребности неопределенного будущего.

Есть некая горечь в мимолетности, в исчезновении старого. Старые игрушки, сделанные для короткого употребления и связанные с преходящим периодом жизни, становятся более мощными эмоциональными символами, чем серьезные неподвижные монументы. В Японии существует очевидное эстетическое предпочтение тому, что гибнет и проходит.

Руины, словно возвращающиеся обратно в землю, ценятся повсеместно за эмоциональные оттенки, порождаемые их видом. Руины грабят, в них живут, на них пишут свои имена. Накопленные литературные ассоциации придают переживанию глубину, сами названия мест становятся острием, на которое нанизываются слои комментариев, как в китайской культуре. Но в самой основе эмоционального удовлетворения лежит обостренное чувство течения времени.

Ученая реставрация снимает основное чувство нестойкости останков прошлого. Чтобы руинированное окружение доставляло

довольствие, необходима некая бездеятельность, размягченная примиренность с временем, эстетическая способность находить драматические преимущества в разрушенном. Покрываясь все новыми шрамами прошлого, ландшафт набирает эмоциональную глубину, тем более, что многие материалы и формы стареют красиво, обретая привлекательную патину, обогащенную фактуру, интересный абрис. Однако другие хороши, только когда они чисты и новы, а старея, покрываются пятнами и теряют форму.

Похожие статьи:
Создание общественных укрытий

Навигация:
Главная → Все категории → Образ города

Статьи по теме:





Главная → Справочник → Статьи → Блог → Форум